«
Об обстоятельствах написания этого стихотворения подробно рассказывает в своих воспоминаниях В.И. Качалов.
&laquoЭто было, по-моему, в марте 1925 года. &bdquoОн давно знает вас по театру и хочет познакомиться&ldquo. Рассказали, что в последние дни он шибко пил, вчера особенно, а сегодня с утра пьет только молоко. Хочет прийти ко мне почему-то непременно трезвым. Часам к двенадцати ночи я отыграл спектакль, прихожу домой. Небольшая компания моих друзей и Есенин уже сидят у меня. Поднимаюсь по лестнице и слышу радостный лай Джима, той самой собаки, которой потом Есенин посвятил стихи. Тогда Джиму было всего четыре месяца. Я вошел и увидал Есенина и Джима &ndash они уже познакомились и сидели на диване, вплотную прижавшись друг к другу. Есенин одною рукой обнял Джима за шею, а в другой держал его лапу и хриплым баском приговаривал: &bdquoЧто это за лапа, я сроду не видал такой&ldquo. Джим радостно взвизгивал, стремительно высовывал голову из-под мышки Есенина и лизал его лицо. Есенин встал и с трудом старался освободиться от Джима, но тот продолжал на него скакать и еще несколько раз лизнул его в нос. &bdquoДа постой же, может быть, я не хочу больше с тобой целоваться. Что же ты, как пьяный, все время лезешь целоваться!&ldquo &ndash бормотал Есенин с широко расплывшейся детски лукавой улыбкой. Сразу запомнилась мне эта его детски лукавая, как будто даже с хитрецой улыбка. &lt…&gt
Сидели долго. Пили. О чем-то спорили, галдели, шумели. Есенин пил немного, меньше других, совсем не был пьян, но и не скучал, по-видимому, был весь тут, с нами, о чем-то спорил, на что-то жаловался. Вспоминал о первых своих шагах поэта, знакомстве с Блоком. Рассказывал и вспоминал о Тегеране. Тут же прочел &laquoШаганэ&raquo. Замечательно читал он стихи. И в этот первый вечер нашего знакомства, и потом, каждый раз, когда я слышал его чтение, я всегда испытывал радость от его чтения. У него было настоящее мастерство и заразительная искренность. &lt…&gt
Джиму уже хотелось спать, он громко и нервно зевал, но, очевидно, из любопытства присутствовал, и, когда Есенин читал стихи, Джим внимательно смотрел ему в рот. Перед уходом Есенин снова долго жал ему лапу: &laquoАх ты, черт, трудно с тобой расстаться. Я ему сегодня же напишу стихи. Приду домой и напишу&raquo. &lt…&gt
Прихожу как-то домой &ndash вскоре после моего первого знакомства с Есениным. Мои домашние рассказывают, что без меня заходили трое: Есенин, Пильняк и еще кто-то, Тихонов, кажется. У Есенина на голове был цилиндр, и он объяснил, что надел цилиндр для парада, что он пришел к Джиму с визитом и со специально ему написанными стихами, но так как акт вручения стихов Джиму требует присутствия хозяина, то он придет в другой раз. И все трое молча ушли. Молча &ndash и &laquoнам показалось, &ndash добавили мои домашние, &ndash что все трое как будто слегка пошатывались&raquo. &lt…&gt
В июне того же года наш театр приехал на гастроли в Баку. &lt…&gt Приходит молодая миловидная смуглая девушка и спрашивает:
&ndash Вы Качалов?
&ndash Качалов, &ndash отвечаю.
&ndash Один приехали?
&ndash Нет, с театром.
&ndash А больше никого не привезли?
Недоумеваю:
&ndash Жена, &ndash говорю, &ndash со мною, товарищи.
&ndash А Джима нет с вами? &ndash почти вскрикнула.
&ndash Нет, &ndash говорю, &ndash Джим в Москве остался.
&ndash А-яй, как будет убит Есенин, он здесь в больнице уже две недели, все бредит Джимом и говорит докторам: &laquoВы не знаете, что это за собака. Если Качалов привезет Джима сюда, я буду моментально здоров. Пожму ему лапу и буду здоров, буду с ним купаться в море&raquo.
Девушка отошла от меня огорченная.
&ndash Ну что ж, как-нибудь подготовлю Есенина, чтобы не рассчитывал на Джима.
Как выяснилось потом, это была та самая Шаганэ, персиянка. &lt…&gt
А вот и конец декабря в Москве. Есенин в Ленинграде. Сидим в &laquoКружке&raquo. Часа в два ночи вдруг почему-то обращаюсь к Мариенгофу:
&ndash Расскажи, что и как Сергей.
&ndash Хорошо, молодцом, поправился, сейчас уехал в Ленинград, хочет там жить и работать, полон всяких планов, решений, надежд. Был у него неделю назад, навещал его в санатории, просил тебе кланяться. И Джиму &ndash обязательно.
&ndash Ну, &ndash говорю, &ndash выпьем за его здоровье.
Чокнулись.
&ndash Пьем, &ndash говорю, &ndash за Есенина.
Все подняли стаканы. Нас было за столом человек десять. Это было два &ndash два с половиной часа ночи с 27 на 28 декабря. Не знаю, да, кажется, это и не установлено, жил ли, дышал ли еще наш Сергей в ту минуту, когда мы пили за его здоровье.
&ndash Кланяется тебе Есенин, &ndash сказал я Джиму под утро, гуляя с ним по двору. Даже повторил: &ndash Слышишь, ты, обалдуй, чувствуешь &ndash кланяется тебе Есенин.
Но у Джима в зубах было что-то, чем он был всецело поглощен &ndash кость или льдина, &ndash и он даже не покосился в мою сторону.
Я ничем веселым не был поглощен в это полутемное, зимнее, морозное утро, но не посетило и меня никакое предчувствие или ощущение того, что совершилось в эту ночь в ленинградском &laquoАнглетере&raquo.
Так и не почувствовал, по-видимому, Джим пришествия той самой гостьи, &laquoчто всех безмолвней и грустней&raquo, которую так упорно и мучительно ждал Есенин. &lt…&gt&raquo

Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.

Она придет, даю тебе поруку
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
«За все, в чем был и не был виноват.»