Анализ поэмы
Замысел поэмы «Черный человек» возник в сознании поэта в 1922 году.
Появилась в печати уже после смерти в журнале «Новый мир». Этой поэме
суждено было стать последним крупным поэтическим произведением Есенина,
ставшим для него воистину лебединой песней.
Лебединая песня, выразившая терзания болезненной души поэта, настроения
отчаяния и ужаса перед непонятной действительностью, рассказавшая о
тщетности любых попыток проникнуть в тайну бытия.
Уже в зачине поэмы звучит почти мольба о спасении души:
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль,
То ль ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ли, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Чем объясняется появление тревожных нот уже в зачине поэмы? Ответ на
вопрос находим в особенностях композиционного построения поэмы. Основой
композиционного решения поэмы является художественная разработка идеи
раздвоения личности человека. Перед нами два основных образа –
лирический герой и внедрившийся в его сознание невесть откуда взявшийся
черный человек.
Самодовольный, самоуверенный, ограниченный «аристократ» с манерами салонного щеголя:
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
Взаимоотношения поэта и черного человека, неприятного для него
собеседника, воспринимаются, во-первых, как необъяснимая и внезапно
нагрянувшая болезнь души и сознания, во-вторых, как состояние борьбы,
страстного неприятия безнравственной идеологии черного человека.
Лирический герой не приемлет морали городского прохвоста,
псевдоинтеллигента, циника:
«Счастье, – говорил он, —
Есть ловкость ума и рук,
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего, что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство».
Черный человек, вобравший в себя все то, что сам поэт, может, считает
в себе отрицательным и мерзким. Может, потому черный человек Есенина и
несет в себе ощущение такого тяжкого груза одиночества. Трагизм
самоощущения лирического героя заключается в том, что он понимает
собственную обреченность: все лучшее, сохранившееся в его душе из того
природно – крестьянского мира, самое светлое – в прошлом, будущее –
пугающе и мрачно беспросветно.
Этот трагизм состояния души поэта, читавшего свою поэму за две недели до
смерти, верно схватил поэт Н.Асеев, записавший свои воспоминания:
«…Творческое лицо, умытое холодом отчаяния, внезапно просветлевшее от
боли и страха перед вставшим своим отражением… Маска улыбки и простоты
снимается в одиночестве. Перед нами вторая мучительная жизнь поэта,
сомневающегося в правильности своей дороги, тоскующего о «неловкости
души», которая не хочет ничем казаться, кроме того, что он из себя
представляет».
«Черный человек водит пальцем по мерзкой книге». И хотя в ней нет
никаких страшных преступлений, расчет черного человека довольно точен:
даже неприятных воспоминаний вполне достаточно, чтобы герой лишился
душевного покоя.
Черный человек опошляет все высокое и чистое («она – с толстыми ляжками;
лирика – «дохлая томная», вся поэзия жизни и любви определяется
«половой истомою»).
А потому реакция лирического героя, в сознании которого живет поэзия
сельской природы, душевная чистота и цельность, сопровождается
решительным жестом сопротивления черному человеку:
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу.
Поэма заканчивается словами:
Что ж ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет,
Я один…
И разбитое зеркало…
Метафоричный образ разбитого зеркала как аллегория погубленной жизни.
Здесь выражена и пронзительная тоска по уходящей молодости, и осознание
своей ненужности.
И все – таки «слишком ранняя усталость», есть надежда, отрезвится от
кошмаров тьмы. В финале поэмы ночь все-таки сменяет синеющий в окошко
рассвет.
Поэма
Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. Голова моя машет ушами, Как крыльями птица. Ей на шее ноги Маячить больше невмочь. Черный человек, Черный, черный, Черный человек На кровать ко мне садится, Черный человек Спать не дает мне всю ночь. Черный человек Водит пальцем по мерзкой книге И, гнусавя надо мной, Как над усопшим монах, Читает мне жизнь Какого-то прохвоста и забулдыги, Нагоняя на душу тоску и страх. Черный человек Черный, черный! "Слушай, слушай,- Бормочет он мне,- В книге много прекраснейших Мыслей и планов. Этот человек Проживал в стране Самых отвратительных Громил и шарлатанов. В декабре в той стране Снег до дьявола чист, И метели заводят Веселые прялки. Был человек тот авантюрист, Но самой высокой И лучшей марки. Был он изящен, К тому ж поэт, Хоть с небольшой, Но ухватистой силою, И какую-то женщину, Сорока с лишним лет, Называл скверной девочкой И своею милою. Счастье,- говорил он,- Есть ловкость ума и рук. Все неловкие души За несчастных всегда известны. Это ничего, Что много мук Приносят изломанные И лживые жесты. В грозы, в бури, В житейскую стынь, При тяжелых утратах И когда тебе грустно, Казаться улыбчивым и простым - Самое высшее в мире искусство". "Черный человек! Ты не смеешь этого! Ты ведь не на службе Живешь водолазовой. Что мне до жизни Скандального поэта. Пожалуйста, другим Читай и рассказывай". Черный человек Глядит на меня в упор. И глаза покрываются Голубой блевотой,- Словно хочет сказать мне, Что я жулик и вор, Так бесстыдно и нагло Обокравший кого-то. . . . . . . . . . . . Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. Ночь морозная. Тих покой перекрестка. Я один у окошка, Ни гостя, ни друга не жду. Вся равнина покрыта Сыпучей и мягкой известкой, И деревья, как всадники, Съехались в нашем саду. Где-то плачет Ночная зловещая птица. Деревянные всадники Сеют копытливый стук. Вот опять этот черный На кресло мое садится, Приподняв свой цилиндр И откинув небрежно сюртук. "Слушай, слушай! - Хрипит он, смотря мне в лицо, Сам все ближе И ближе клонится.- Я не видел, чтоб кто-нибудь Из подлецов Так ненужно и глупо Страдал бессонницей. Ах, положим, ошибся! Ведь нынче луна. Что же нужно еще Напоенному дремой мирику? Может, с толстыми ляжками Тайно придет "она", И ты будешь читать Свою дохлую томную лирику? Ах, люблю я поэтов! Забавный народ. В них всегда нахожу я Историю, сердцу знакомую,- Как прыщавой курсистке Длинноволосый урод Говорит о мирах, Половой истекая истомою. Не знаю, не помню, В одном селе, Может, в Калуге, А может, в Рязани, Жил мальчик В простой крестьянской семье, Желтоволосый, С голубыми глазами... И вот стал он взрослым, К тому ж поэт, Хоть с небольшой, Но ухватистой силою, И какую-то женщину, Сорока с лишним лет, Называл скверной девочкой И своею милою" "Черный человек! Ты прескверный гость. Это слава давно Про тебя разносится". Я взбешен, разъярен, И летит моя трость Прямо к морде его, В переносицу... . . . . . . . . . . ...Месяц умер, Синеет в окошко рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один... И разбитое зеркало...
